Рекомендуем:

































Как безумная, металась по своей убогой избушке крестьянка, испуганная словами сына. Она то хватала посуду и без всякой цели расставляла ее, то подбегала к своим сыновьям, обняв их, прижимала к себе, шепча молитвы. Слезы отчаяния лились из ее глаз. Девятилетний Ванюша тоже горько плакал, глядя на мать. Лишь Мартын угрюмо хмурил свои темные брови и крепко сжимал свои еще детские руки…

В начале XX века произведения Л. Чарской (1875–1937) пользовались необычайной популярностью у молодежи. Ее многочисленные повести и романы воспевали возвышенную любовь, живописали романтику повседневности гимназические и институтские интересы страсти, столкновение характеров. О чем бы ни писала Л. Чарская, она всегда стремилась воспитать в читателе возвышенные чувства и твердые моральные принципы.

— Итак, дети, завтра приезжает та маленькая сиротка, которую вы должны принять как любимую подругу. Вы это сделаете, не правда ли? Двенадцать голосов отвечают дружным хором: — Да, Марья Андреевна, мы будем ласковы с ней! — Прекрасно! — произнесла с улыбкой Марья Андреевна, молодая девушка с добрым лицом и густыми русыми волосами. — Признаться, я и не ожидала от вас иного ответа! А теперь я пойду приготовлю в спальне место для новенькой, кровать и ящик комода. Вы же можете поиграть до ужина. Вам

"В то время, к которому относится наша повесть, гимназические карцеры, места заключения провинившихся учеников, уже закончили свое существование. Вместо них провинившихся запирали под замок в пустом классе, после последнего часа занятий, на определенное начальством время. Подобного рода наказание постигало чаще всего младшие классы и средние, восьмиклассники же не испытывали на себе до сих пор неприятной необходимости просидеть шесть часов подряд под ключом в опустевшей гимназии…"

Марк лежал на траве и смотрел в небо, по которому бежали облака, похожие на куски ваты. В сердце Марка царили мгла и обида. А над головой его солнце близилось к закату. Правая щека Марка горела, и это пятно на лице выжигало все светлое, доступное юности. Но у Марка Ларанского, несмотря на его восемнадцать лет, не было ни юности, ни детства. И он не жалел об этом. Он ни о чем никогда не жалел ни юношей, ни ребенком. И сейчас обида вытесняла из его души все остальные чувства.

Кико метался, как раненый зверек, по своей тахте или вскакивал с нее в пылу неудержимого приступа волнения и бросался, пошатываясь от слабости, к выходу из горницы, завешенному ковром. Но — увы! — за ковром находилась плотная дубовая дверь, закрытая накрепко снаружи, и не слабому мальчику было сломать эту преграду. Тогда, в конец обессиленный, он возвращался на свое жесткое ложе, и погружался в забытье…